- Стойте, подождите, Леонид Михайлович! - крикнул я, приближаясь к сгорбленному старику. – Подождите!
Он стоял и, сняв очки, смотрел мне в глаза.
Губы его дрожали.
В эту секунду на Земле для меня не было роднее, чем он, человека.
- Подождите - выдохнул я, остановившись около бывшего попутчика... - простите меня ... вот - возьмите Ваши деньги…
- Нет, они не мои, Вы их честно выиграли...
- Нет, возьмите, Леонид Михайлович - я вспомнил Вас! - выкрикнул я.
В эту секунду состав, опять дернувшись всем своим длинным телом, медленно поехал мимо нас. Леонид Михайлович повернулся и пошел от меня.
Времени на раздумья не оставалось.
Я догнал старика, сорвал с него шляпу, и, лихорадочно опустошив почти все карманы, набил её банкнотами.
- Простите меня - мне всегда нравились Ваши партии! Особенно та, знаменитая, в Ноттингеме! Против Алехина! - крикнул я на прощание своему детскому кумиру, и, прыгнув на ступеньки одного из последних вагонов поезда, помахал ему рукой. Старик остановился, посмотрел сначала вниз на лежащую на асфальте шляпу, потом поднял свою седую голову и впервые за день слабо улыбнулся мне.
Поезд набирал ход.
Он стоял на перроне и смотрел вслед уходящему составу. Вот так и убегают от нас годы. Вот так и уходит незаметно наши силы. И ничего изменить мы пока не можем. Движение - не только жизнь. Движение - это и путь к слабости, путь к закату...
Я молча зашел в купе, не слыша стенаний проводницы, восхищенных слов профессора, удивленных - здоровяка, и отрывисто - злобных комментарий отставника. Лег на свою верхнюю полку, закинул руки за голову.
Задумался.
«Неужели вот так, бывшие звезды спорта - частенько заканчивают свою жизнь? Наверное, так. Наши газеты часто пишут о "нравах Запада", где состарившиеся чемпионы вынуждены жить в домах престарелых... А у нас? Разве лучше? Нет... Вот - пример - наш попутчик..."
Мои мысли прервал фамильярный толчок в плечо...
- Слышь, студент! Зачем ты отдал ему выигранные деньги?
- Так надо было.
- Ну тогда... это... отдай и мне мои, а? Я ж к жене и тёще еду, а? - я повернулся и увидел краснокожее лицо бывшего вояки.
Злость опять толчком ударила в мозг...
- Пошел ты на*уй, замполит, без смыков, без смычков-с! - медленно и отчетливо произнес я, и, чтобы не видеть этих растерянно заморгавших белесых ресничек, отвернулся к стене.
*****
ГРОССМЕЙСТЕР
Стрелки шахматных часов гэдээровской фирмы «Гардэ» сближались, но я не делал очевидного хода. Мерный тик времени цейтнота, мчащегося со скоростью экспресса, не волновал меня. Краем глаза я смотрел на красный, изогнутый крестик пульсирующего секундомера, на медленно поднимающийся роковой флажок и не мог разжать скрещенные до боли пальцы рук, опущенные на колени.
Я смотрел на свои застывшие в причудливом орнаменте шахматного боя черные фигуры, и вспоминал. Передо мною сидела Она, и я прекрасно знал, чувствовал её недоуменный немой вопрос: «Почему ты медлишь? Почему?? Стоит тебе протянуть руку, и сделать этот последний, 40-й ход перед контролем времени, как партия, самая важная в жизни, будет решена в твою пользу. Ну же... ну!! Что ты застыл? Я просто пошутила, быть может, только что, не понял разве?»
Пятью минутами раньше она «пошутила». Придвинувшись животом вплотную к кожаному прямоугольнику шахматного столика, на который обычно игроки кладут локти, она, сбросив с легким стуком маленькую туфельку, неожиданно тронула меня своей ступней между широко расставленных ног.
Я вздрогнул и поднял голову.
Её глаза призывно искрились миллионами веселых, таких знакомых чертиков. Никто в зале не заметил происшедшего между нами — низ стола с обеих сторон был закрытым.
Мурашки пробежали по моему телу. Неожиданно, как будто вырвавшись из небытия ушедших лет, нахлынули воспоминания забытых ощущений, прорывая, как плотину, — огромным потоком воды, мою, когда-то данную себе клятву — забыть её во что бы то ни стало. Забыть, не вспоминать, не ждать, не звать. Но судьба все же свела с ней, помимо всех желаний и клятв.
Я слышал нарастающий шум недоуменного шепота восклицаний болельщиков и участников турнира, сопение тучного судьи рядом с моим ухом. Он держал в руке белый конверт, ожидая, когда я сделаю этот контрольный ход, с тем, чтобы тут же положить его перед ней, и потом, согласно правилам, забрать бланки с записью партии, её секретным ходом, сверить положение на доске и объявить время доигрывания.
Но я медлил и вспоминал...
Рита мне понравилась с первого взгляда. Мы сидели в небольшой аудитории, дожидаясь появления «папы», — нашего заведующего кафедрой, когда она вошла туда со своей неповторимой улыбкой, и, поискав взглядом свободный стул, присела в углу рядом со мною.
Тонкий запах духов и еще какой-то неуловимый аромат донесся до меня в эту секунду. Не знаю почему, но тотчас я почувствовал прилив крови к вискам и неосознанное желание понравиться незнакомке.
Я немного заерзал на стуле, поворачивая голову в сторону двери, в которую один за другим входили студенты нашей группы и незнакомое пополнение младшего курса. Каникулы закончились, все весело обменивались впечатлениями от прошедшего лета. Краешком глаза я украдкой разглядывал незнакомку. Густые, темные, немного вьющиеся волосы, большие голубые глаза, изящный вздернутый носик, придававший ей милое очарование; губы, чуть полноватые, красивыми линиями раздвигались в чарующей улыбке, обнажая ровные зубки с заметной щербинкой вверху, отчего я, мысленно засмеявшись, сразу дал про себя ей прозвище «зайчишка».
В проеме двери появилась внушительная фигура заведующего кафедрой шахмат, и все студенты разом поднялись. Мы уважали, любили и немного побаивались Леонида Абрамовича, известного игрока и тренера одного из советских чемпионов мира. Между собой, кроме как «папа», мы его не называли. Он действительно был как отец для многих из нас, в 17-18 лет оторванных от дома на время учебы.
— Садитесь! — после некоторой паузы, оглядев собравшихся, произнес «папа». Мы брякнулись на стулья, с любопытством ожидая начала вступительной речи.
Леонид Абрамович был словоохотлив. Иногда он очень далеко отступал от темы очередной лекции, вдаваясь в воспоминания о своей насыщенной событиями жизни. Помню, как раз, начав нам показывать тонкости разменного варианта испанской партии, он закончил выступление громкими восклицаниями о ходе воздушного боя между его самолетом и двумя немецкими «фоккерами» в небе Украины. «Папа» был штурманом бомбардировщика, получил несколько ранений, и однажды, когда их самолет сбили немцы, семье была послана похоронка в Ленинград. Потом, вернувшись с войны, он положил этот листок к себе в паспорт и носил его там до конца жизни.
— Так. Второй курс вроде весь собрался, — Абрамыч прошелся взглядом по головам. — И первый почти в полном составе. Правильно, Рита? — взгляд «папы» потеплел, устремившись в мою сторону.
— Да, почти все здесь, только трое еще на турнире задержались, — мягкий голос незнакомки оттеняло необычное произношение буквы «с», звонкое и неповторимое.
«Ага. Значит, ее зовут Рита. Маргарита... маргарит-ка...»
— Хорошо, я в курсе! — «папа» по-прежнему смотрел в нашу сторону. — Вот, к нам поступила очень способная студентка, знаете, наверное, все её, а?
— Да нет, не все знаем, — послышался чей-то голос сзади меня.
— Как? Прессу не читаете, что ли? Это Маргарита
Мальцева, только что выполнила норму мастера спорта на турнире в Ленинграде. Слышали?
Я невольно вздрогнул.
«Как? Это — она?»
Я читал хвалебные отзывы двухнедельной давности об игре какой-то талантливой Мальцевой из Свердловска. Но в газете не было фотографий, и поэтому мы не знали её в лицо.
